Игорь Хентов. Шапито. Карфаген. Бабель. Раскольников. Тихий Дон (стихи)

Необходимое предисловие.

Игорь Хентов: музыкант, скрипач, поэт, писатель, настолько многогранная творческая личность, что просто трудно перечислить все его таланты. Сборники стихов Игоря (а они все с дарственными надписями) я храню на той полке в шкафу, откуда чаще всего достаю книжки, если вдруг захотелось прочесть чего-то для души. Стихи Хентова образны, лиричны, но они еще и заставляют думать. То есть эти строки сложены не для красного словца,  а в них заложено некое послание для читателя, которое надо разгадать, проникнувшись настроением автора и разделив его. Из двухтомника "Взгляд", изданного в 2012 году, я выбрал произвольно пять стихотворений, наиболее мне приглянувшихся. Они дают возможность судить о поэтическом творчестве Игоря Хентова в целом.

Александр Оленев.

ШАПИТО

Ветер мял покрывало осени,
Догорал из листвы костёр.
За ухоженным парком в Познани
Ввысь глядел цирковой шатёр.

Шли спектакли чредой беспечною,
Надрывалась лихая медь,
И с тоской человечьей, вечною,
В зал с манежа смотрел медведь.

На ковре кувыркались карлики
И, услышав стальной: «Алле!»,
Позабыв о далёкой Африке,
Прыгал в обруч угрюмый лев.

Детский гомон стоял над ложею,
Тромбонист вместо «си» брал «до»,
И ковёрный ворчал под лонжею:
«Что поделаешь? Шапито».

Шли гурьбой ночевать в гостиницу,
Когда цирк погашал огни.
Как-то пили за именинницу
(Повод был и в иные дни)

И в жилетки друг другу плакали,
Вспоминая и Крым, и рым,
И вином на костюмы капали,
И слезами смывали грим.

И стонали, смеясь до коликов.
А к утру у колоды карт,
За хромым и облезлым столиком
Акробата хватил инфаркт.
                                     Польша, 1993 г.
 

КАРФАГЕН

Предо мною уж месяц земля Карфагена,
Что в масштабах Вселенной, конечно, не срок,
Но внезапно проснулись молчащие гены,
И взглянул в моё сердце библейский пророк.

И в тревожной душе воцарились картины
Самых горьких, невиданных небом, страстей:
Стылый пепел, Господнего храма руины,
Мертвый грек и пронзённый стрелой иудей;

Ассирийцев несущие смерть колесницы,
Жажды полные слепо сразиться с судьбой,
Размозжённые груди, пустые глазницы,
Под бесстрастной, как время, безмолвной луной;

Снаряжённые Римом лихие когорты,
Обречённые видеть начало конца;
Крестоносцы, припавшие жадно к аорте
Исхудавшего, полуживого тельца.

Путь иных от вершины до сумрачной Леты, -
Что поделать? Таков Богом данный удел;
Над усталой Землёю закаты, рассветы
Под привычным движеньем космических тел.

Вот уж месяц брожу по земле Карфагена,
Под эгидой фортуны удачлив вполне,
Только память рисует знакомые стены,
И узоры любви на замёрзшем окне.
                                               Тунис, лето 2010 г.

БАБЕЛЬ

Ощетинившись жалами сабель,
Эскадрон приготовился к бою.
Неужели не страшно вам, Бабель,
Стать частицей немого покоя!

В Первой Конной и писарь с отвагой
Мчит на цепи махновцев, кадетов .
И звенят мушкетерские шпаги
В светлых грезах бойца и поэта.

Умирать в двадцать лет неохота,
Но взывают местечки, станицы:
«Для чего ж нам в озерах из пота,
Крови, слез суждено раствориться!»

Если кто-то в беде, значит надо
Юность тратить в засадах, погонях.
Только снится и снится отрада:
«Луг, где женщины ходят и кони».

А в Одессе морские туманы
Покрывают ковром Молдаванку
И закат все такой же багряный,
Словно юбка гадалки-цыганки.

И награда за сирое детство,
Оскорбленное зверством погромов,
Сапоги и винтовка - наследство
В ночь ушедшего друга-краскома.

Вы себе сотворили кумира
И с железной, безжалостной кастой
На колени поставить полмира
И Россию решили напрасно.

«Голубятня» пуста. Нет музея.
Лишь портрет на старинных обоях.
Лики древних волынских евреев.
Песнь о щедрых одесских героях.
 

РАСКОЛЬНИКОВ

В полном надежды и страха сознаньи
Вызрела мысль - порождение века.
Хрипов в груди затаив клокотанье,
Шёл человек убивать человека.

Вехами стали тиранов деянья,
Мир затопившие кровью безвинных.
Сталь топора согревалась дыханьем
Белых ночей, равнодушных и длинных.

Лязгнула цепь. Дверь, скрипя, отворилась .
. . . Блеклость застывшего робкого взгляда.
Шорох шагов, и внезапно свершилась
Казнь Лизаветы. - «Прошу Вас, пощады!

Я же ценою презренной старухи,
Жизнью самой искуплю Ваши стоны!
Что ж Вы отводите взоры и руки,
И я зазря отбиваю поклоны?

Поздно я понял: клин зла на планете
Клином подобным не выбить. Мне ясно:
Всё человечество будет в ответе,
Если расходится общее с частным».

Не допустите, праправнуков внуки,
Чтоб средь иллюзий грядущего века,
Напрочь забыв Родионовы муки,
Шёл человек убивать человека.
 

ТИХИЙ ДОН

Берега и заводи захлестнуло горе,
Над лугами стелется аромат полыни,
Ищет свою долюшку Мелехов Григорий
Вместе с ненаглядною любушкой Аксиньей.

Сын с отцом сражаются, брат идёт на брата,
Стонет «степь лазорева», влажная от крови,
Далеко разносится мерный зов набата,
Пляшут, не напляшутся звонкие подковы.

Поле васильковое к ночи стало красным,
С ивами порубаны плачущие клёны,
И лежат-покоятся пики да лампасы,
Сыто ухмыляются чёрные вороны.

Справив тризну горькую, ожила Россия,
Флаг с орлом полощется вольно на просторе,
Веселясь под радужной безграничной синью,
Травы с ветром шепчутся в шелковистом море.

Берега и заводи захлестнули песни,
С Доном величается хор многоголосый,
Солнцу улыбаются города и веси,
Пьёт земля медовые утренние росы.

От станицы Вёшенской до самих предгорий
В небо рожь колосьями смотрит золотыми ...
В тишине, за кромкою, где пылают зори,
Вечностью изваяно Шолохова имя.